К чему же привел древнего выбор именно этой альтернативы?
Как повлияли искусственные божки на его жизнь и быт? Каким стал человек в своих
жизненных реалиях с богом, но без Бога?
Прежде всего, нужно сказать, что язычество, по существу
своему, нами понимаемое как состояние удаления от Бога как создателя и
Промыслителя, нельзя рассматривать исключительно под отрицательным углом. И
было бы неверным и односторонним рассуждение о нем, как о явлении сугубо
бесчеловечном, бессодержательном, лишенном всякого смысла.
Имела здесь место и культура, в своем своеобразии
свидетельствующая о внутренних переживаниях, — переживаниях, отнюдь не
животного происхождения, но рожденных совестью; происшедших из непрерывного
осмысления собственной жизни, анализа личных поступков, и, главным образом, —
из горького опыта одиночества, приобретенного вне духовной связи с желанным
Единым, Богом благим. Была здесь и высокая мысль, зачастую выходящая за пределы
познаний лишь только земных богов, и связанного с ними сугубо земного.
«Язычество, — пишет Лев Александрович Тихомиров в своей книге «Религиозно –
Философские основы истории», — отнюдь нельзя рассматривать только как нечто
первобытное, грубое, невежественное, некультурное. В язычестве, как и в
религиозных воззрениях моисее-христианских, могут быть находимы все степени
культурности, начиная от самых низших и кончая в высшей степени тонкими. Работа
языческого периода в отношении религиозно-философском была велика и напряженна,
и достаточно напомнить философские системы Эллады, Индии, буддизм, не упоминая
о менее известных трудах Халдеи и Египта, чтобы видеть огромный вклад,
внесенный в человеческую мысль языческим периодом. Достаточно вспомнить высоту
нравственного напряжения, развитого Зороастром, Буддой, рядом греческих
философов, как Сократ, для того чтобы видеть, что и в религиозно-этическом
отношении работа языческого периода могла достигать большой высоты.
Христианские апологеты древней Церкви стояли на той точке зрения, что Спаситель
как Логос, Слово Божие — говорил и язычникам» (31).
Однако, все это, очевидно, было лишь т.с. потугами, во
многих случаях, доходящими действительно до крайнего напряжения — усилиями,
которые человек прикладывал с целью освобождения себя от всего того, что
одичало его, делало безумным и безудержным — от зависимости от утомивших его
низменно-земных удовольствий, все более порождавших в нем мучительный духовный
голод.
Потуги эти – стремление к утолению духовной жажды. Попытка
избавиться от усталости, а лучше сказать изнеможения, вызванного истязающим и
опустошающим его душу земным и временным… Человек хотел разорвать нить
смертельно томившей его зависимости от ему несвойственного и неприродного.
Но что этим неестественным для человека было тогда, есть и
будет всегда?
…«Чрезвычайной деградацией людей вследствие которой среди
них произошла быстрая утрата связи с самой идеей Создателя мира, отмечается
начало языческой эпохи» (32), «древняя летопись мира, Книга Бытия,
свидетельствует о каком-то неудержимом погружении ближайшего потомства Адама и
Евы в плотские ощущения и в связи с этим — в столь же неудержимое забвение
Бога, о котором они имели еще совсем свежие родовые предания. Тут чувствуется
прямое предпочтение плотского духовному, какое-то «сатанинское наваждение»
(33).
А далее… боги, созданные по «образцу» этих «плотских
ощущений» под мановением «сатанинского наваждения». Боги, с которыми человек
«налаживал» свои связи, и, которые, наложили на него характер им присущий и
соответствующий. Вступая в общение с этими богами «человек принужден был
воздавать им не иной культ, как тот, какого они требовали. Без этого культа они
и не допустили бы его в общение с собой. А требования божеств, олицетворявших
гениальные силы природы, и разрушительные до бессмысленности явления
вулканизма, бурь, наводнений и т. д., – требования таких божеств были так же
развратны и беспощадно жестоки, как сами они» (34).
Боги человека-язычника были чужды каких-либо нравственных
принципов и законов, и потому видеть в них мудрого руководителя и ждать от них
нравственной педагогики отнюдь человеку не приходилось.
Оказавшись, таким образом, вне зоны действия каких-либо
моральных законов и ограничений, вне авторитета их утверждающего, человек
позволил себе при поддержке своих же богов, впасть в «глубину деморализации», в
пучину развращенности. Устанавливать же в этом глобальном хаосе разнузданности
какой-то нравственный порядок было некому и нечем, ибо божки эти были
существами «чуждыми этического элемента», с одной стороны, с другой, — самому
их адепту необходимо было выполнять требования соответствующие их характеру —
требования аморальные. «Люди по множеству житейских соображений принуждены были
вступать с ними (с богами — П.Г.) в общение, искать у них защиты или укрываться
от их злобы. Но это общение было чуждо нравственного характера и, напротив,
вело к безнравственности» (35)
Даже идея о единстве и братстве человечества, столь
естественно-желанная человеком, столь близкая его сознанию в сердцу, — идея, в
которой, он видел и чувствовал перспективу достижения блага, была так же
исключена местным характером божеств. «Отношения между языческими племенами
повсюду получали характер вражды даже более зверской, чем у животных. Чужой
представлялся врагом, истребление которого было приятно местным божествам?»
(36).
Человеческие жертвоприношения — сколь ужасное, столь же и вполне
естественное явление в религиозном культе язычников. Будучи приятным божеству,
оно, в известный период развития человечества, было повсеместным, «перенесение
на богов потребностей питания, при отсутствии в божествах этического элемента,
иногда превращало жертвоприношение в какое-то культовое злодеяние. Особенно
страшны были человеческие жертвоприношения…» (37).
Были и менее страшные жертвоприношения, имеющие примитивный
характер, но являющиеся в представлении язычника особо важным элементом культа.
Например, «обычай обстригать себе в честь богов волосы на голове и приносить их
в жертву взамен собственной жизни» (у финикиян — П.Г.) (38) или же, с той же
целью, обычай обрезания части своего тела, и принесение ее Адонису в жертву
своего целомудрия — это делалось во имя искупления своей виновности перед
божеством.
Среди широкого разнообразия жертвоприношений, вошедших в
культовую практику языческого мира и твердо укоренившихся здесь, все-же
наиболее действительным средством умилостивления божеств считалось принесение в
жертву человека. Жертвовались в том числе и дети, — эта чудовищная практика
дольше всего сохранялась на острове Сардиния. «Большое количество несчастных
детей сжигалось… в металлическом идоле, их вопли заглушались диким криком и
смехом окружающей толпы, и сами родители обязаны были выражать радость, а не
печаль, так как выражения печали оскорбляли бы людоедное божество и вызвали бы
его гнев» (39).
Человеческие жертвоприношения имели место в культовых
ритуалах и у народов античного мира: в Греции, — в хтоническом культе (боги
подземного мира), у кельтов, — в друидической религии, — здесь жертвами
становились как пленные, так и дети, зачастую, из знатнейших семейств. А вот
как описывает последовательность человеческого жертвоприношения в религии
ацтеков английский историк Прескотт Уильям Хиклинг: «У подножия жертвенника
лежала плита, на которую жрецы клали приносимых в жертву. Закалаемого
удерживали на плите, в то время как главный жрец рассекал жертве грудь, опускал
в рассеченное место руку и, вырвав трепещущее сердце, бросал к ногам божества.
Тела пленных, принесенных в жертву, отдавались воинам, которые, приготовив из
трупов кушанье, созывали своих друзей на ужасный пир… Точно так же в
торжественных случаях закапали и сыновей местных нотаблей, не исключая и самого
верховного повелителя» (40).
Широко была развита и храмовая проституция. В праздничные
дни, храмы превращались, буквально, «в дом религиозной проституции,
охватывавшей во время праздников весь город. Обычных служительниц богинь — жриц
— уже было недостаточно, и им на помощь приходили благороднейшие
представительницы городских семейств» (41).
Подобные культовые явления происходили и в Афинах, и в
Коринфе, и на Кипре.
Культ фаллоса, господствовавший даже тогда, когда
прекратились кровавые жертвоприношения, был общемировым. Ритуал этого культа
как и культа Диониса, сопровождались в соответствии разгулу сил природы,
разнузданностью чувств, движения которых вводило в состояние исступления;
одуряющей музыкой, наркотической эйфорией и винным опьянением. Все это
возбуждало ощущение «наития», общения с божеством. В течение всей этой
«радостной» вакханалии кровавые жертвы растерзывались буквально живьем.
Описанием языческой мистики, как психо-физического явления,
составляющего внутреннюю часть ритуала и являющегося неотъемлемой компонентой
данного культа, может послужить следующее наблюдение Тихомирова Льва
Александровича: «погружаясь в их область (область божеств — П.Г.), — пишет он,
— язычники не только не могли найти божества, но заходили в еще худшие
блуждания, так как еще сильнее утверждались в неразличении Бога от твари, в
почитании твари вместо Творца. Этого мало. Считая погружением в божественный
мир те состояния бессознательности, какими сопровождаются явления гипноза, сна,
необычайные и непонятные явления психофизики, язычники начали считать состояние
бессознательности равносильным обращению с духовным миром. Известно, что даже
сумасшествие у них считалось, да и поныне считается, состоянием одержимости
некоторым божеством. Вследствие такого преклонения перед бессознательностью в
язычестве широко практиковались всякие одуряющие средства, опьяняющие и
наркотизирующие, а равным образом всякое распущение своих нервов и возбуждение
их до бури, до неспособности дисциплинирования» (42).
Нельзя не согласиться с тем, что в основе подобных ужасных
языческих культов и ритуалов лежит зло, — зло, которое здесь следует понимать
как силу, разрушающую и сокрушающую душу и тело человека, наносящую
колоссальный урон его умственной, психической и физиологической деятельности, —
угрожающей его жизни.
Подобное создало подобное, — зло, по забвении Бога ставшее
преимущественным началом в природе человека, и основной движущей силой,
мотивирующей образ его мыслей, поступков и действий, создало соответствующих этому
злу богов, лишенных нравственного начала, чуждых чистых духовных любви и добра,
и по большей мере, не являющихся неравнодушными личностями, участвующими в
жизни своих адептов.
Злой человек придумал злого бога и поклонился ему. Зло,
стало чествовать зло – оно вступило, таким образом, во взаимодействие с самим
собой, все более и более вытесняя элементы добра. «А между тем чувства,
прививаемые людям в длинном ряде поколений практикой этих (языческих П.Г.) культов, долго сохраняются в нисходящих поколениях и
атавистически возрождаются через тысячелетия. Психологический вклад зла,
вложенный в душу человека этими, как выражалось христианство, «бесовскими
культами», почти неистребим. Мистика язычества вообще была гораздо большим
злом, чем спекуляции язычествующего разума» (43).
Каким может быть человек руководимый таким богом, в: своей
жизни, быту, культуре, суб-культуре? Какая шкала жизненных ценностей для него
будет приоритетной? Божок, требующий людской жертвы или изувечивания
человеческого тела… идол, который услаждается жестокими кровавыми вакханалиями
и низменно-животным развратом, — каким будет его воздействие на человека: на
его духовно-нравственное становление и развитие, на его физическое благополучие?(Читатьстатью полностью)
Протодиакон Геннадий Пекрачук
Комментариев нет:
Отправить комментарий